Воспоминанія о женскомъ Ермоловскомъ училищѣ въ Москвѣ.
(Окончаніе).
II.
Новая эра.—Наши учителя: П. В. Евстафьевъ и г. Лепешовъ.— Слухи о соединеніи нашего училища съ Т...мъ. — <Т...кія дурнушки». — «Великое переселеніе народовъ».— Два враждебные лагеря.— Преобразованія въ учебной части.— Новая программа.— А. Н. Бекетовъ.— А. Е. Викторовъ.— Наша страсть къ чтенію, поощряемая какъ Ѳ. И. Буслаевымъ, такъ и А. Е. Викторовымъ.— Инцидентъ съ романомъ Теккерея «Базаръ житейской суеты» и попытки нашей попечительницы лишить насъ дарованныхъ намъ правъ и привиллегій. — Училищные экзамены.
Вѣроятно, мы долго еще пробыли-бы въ состояніи умственнаго оцѣпенѣнія и продолжали-бы изъ года въ годъ зубрить свои уроки по однимъ и тѣмъ-же опротивѣвшимъ намъ учебникамъ, если-бы, по какому-то, по истинѣ счастливому для насъ, стеченію обстоятельствъ, нашимъ инспекторомъ не сдѣлался Ѳ. И. Буслаевъ *), который очень скоро оцѣнилъ по достоинству практиковавшійся у насъ методъ преподаванія.
*) Когда настоящія воспоминанія уже находились въ распоряженіи редакціи, вышелъ № 11-й (1891 г.) «Вѣстника Европы», въ которомъ помѣщено продолженіе въ высшей степени интересныхъ воспоминаній нашего маститаго ученаго Ѳ. И. Буслаева. Въ XIV гл. этихъ воспоминаній (стр. 151—153), Ѳ. И. даетъ краткій біографическій очеркъ Алексѣя Егоровича Викторова, про котораго говоритъ: «въ теченіе цѣлыхъ тридцати лѣтъ (онъ) былъ моимъ искреннимъ другомъ, усердно помогалъ мнѣ въ моихъ ученыхъ работахъ, и мы дѣлились съ нимъ нашими семейными радостями, заботами и печалями». А. Е. Викторовъ занималъ потомъ должность хранителя рукописей и старопечатныхъ книгъ въ московскомъ публичномъ и Румянцовскомъ музеѣ. По поводу его женитьбы на одной изъ бывшихъ воспитанницъ Маріинско-Ермоловскаго женскаго училища, Ѳ. И. Буслаевъ вспоминаетъ и о своей службѣ въ этомъ училищѣ. «Въ концѣ пятидесятыхъ годовъ и въ началѣ шестидесятыхъ,— говоритъ онъ,— я былъ, между прочимъ, заинтересованъ женскимъ образованіемъ и безъ всякихъ служебныхъ обязательствъ и вознагражденія взялся инспекторствовать въ одномъ изъ женскихъ училищъ, состоявшихъ подъ попечительствомъ княгини С. С. Щербатовой, именно въ Маріинско-Ермоловскомъ. Въ качествѣ профессора я могъ дать этому заведенію самыхъ лучшихъ учителей изъ моихъ университетскихъ слушателей. Чтобы вы судили сами, достаточно будетъ назвать Кананова, нынѣ директора Лазаревскаго института восточныхъ языковъ, и Поливанова, который впослѣдствіи основалъ лучшую изъ частныхъ гимназій. Въ свое Маріинско-Ермоловское училище я помѣстилъ преподавателемъ русской литературы и Викторова. Онъ увлекалъ своихъ ученицъ изложеніемъ подробностей изъ болѣе значительныхъ памятниковъ нашей старины, и онѣ любили его».	Ред.
63
Какъ опытный педагогъ и весьма энергичный человѣкъ, Ѳ. И., принявъ на себя задачу нашего образованія, рѣшился повести это дѣло совершенно иначе, чѣмъ оно велось до него. Но обставить училище лучшими педагогическими силами, при тѣхъ ограниченныхъ средствахъ, которыми оно располагало, было не легко, и выполнить эту новую задачу могъ только Ѳ. И., какъ одинъ изъ самыхъ популярныхъ московскихъ профессоровъ того времени.
Надо думать, что наша попечительница, приглашая Ѳ. И. къ намъ инспекторомъ, имѣла въ виду и то практическое соображеніе, что онъ могъ доставить училищу лучшихъ учителей за самое скромное вознагражденіе. Какъ видно, княгиня была особа весьма дальновидная и разсчетъ ея оказался вполнѣ вѣрнымъ. Ѳ. И., дѣйствительно, съумѣлъ привлечь въ наше училище самыхъ выдающихся преподавателей того времени, которые согласились давать у насъ уроки, разумѣется, не столько изъ матеріальныхъ разсчетовъ, сколько изъ безкорыстнаго желанія трудиться вмѣстѣ съ Ѳ. И. на пользу просвѣщенія.
Ѳ. И. Буслаевъ началъ свои преобразованія въ нашемъ училищѣ съ увольненія Шахова, который былъ замѣненъ двумя учителями — П. В. Евстафьевымъ по исторіи и географіи и г. Лепешовымъ по русскому языку.
Нашъ новый учитель исторіи и географіи съ первыхъ-же уроковъ съумѣлъ такъ заинтересовать насъ преподаваемыми имъ предметами, что часы его занятій казались намъ похожими скорѣе на занимательныя бесѣды, чѣмъ на настоящія классныя занятія, съ представленіемъ о которыхъ у насъ неизбѣжно являлось представленіе объ утомленіи и скукѣ. П. В. Евстафьевъ былъ дѣйствительно превосходный учитель, по сравненію-же съ Шаховымъ онъ показался намъ просто феноменомъ, совмѣщавшимъ въ себѣ и необыкновенныя познанія, и еще болѣе необыкновенный даръ передавать эти познанія въ самой простой и удобопонятной для насъ формѣ. Не знаю, какое впечатлѣніе мы произвели на нашего новаго учителя, но думаю, что онъ вынесъ не совсѣмъ лестное о насъ мнѣніе, когда, послѣ провѣрки нашихъ познаній въ исторіи и въ географіи, увидалъ, что они равняются нулю. Но за-то впечатлѣніе, произведенное имъ на насъ, было самое благопріятное и на столько сильное, что перешло даже въ крайность, которая выразилась эпидеміей обожанія, охватившей не только два старшіе
64
класса, въ которыхъ онъ училъ, но даже и маленькій классъ, мимо котораго онъ только проходилъ. Несомнѣннымъ признакомъ этой эпидеміи служило то обстоятельство, что даже самыя серьезныя и степенныя изъ нашихъ воспитанницъ начали обнаруживать какое-то легкомысленное настроеніе — причесывать себѣ волосы a la reine Margo или a l'anglaise и украшать себя разными цвѣтными ленточками и бархатками. Не знаю, до чего-бы мы дошли въ нашемъ малодушномъ желаніи походить не на школьницъ-подростковъ, а на «интересныхъ» и уже взрослыхъ дѣвицъ, если-бы наша попечительница, по благоразумному внушенію своей компаньонки, не положила конецъ нашимъ ухищреніямъ, издавъ указъ, въ которомъ намъ строго воспрещалось носить «пышныя куафюры», а тѣмъ паче украшать волоса цвѣтными ленточками и бархатками. Эта репрессивная мѣра была встрѣчена взрывомъ негодованія съ нашей стороны, обрушившимся главнымъ образомъ на компаньонку княгини, которую мы прозвали «презрѣнной наушницей» и прокляли «на всѣхъ вселенскихъ соборахъ», т.-е. на всѣхъ нашихъ сборищахъ въ дортуарахъ и въ корридорахъ.
Что-же касается до г. Лепешова, нашего новаго учителя русскаго языка, то онъ принадлежалъ къ числу скорѣе добросовѣстныхъ, чѣмъ выдаюіцихся преподавателей и, повидимому, былъ приглашенъ къ намъ Ѳ. И. лишь на время, до пріисканія болѣе подходящаго учителя. Тѣмъ не менѣе, онъ усердно упражнялъ насъ въ грамматическомъ разборѣ, въ диктовкахъ и въ письменномъ изложеніи прочитаннаго.
Но около этого-же времени, т.-е. весною 1857 г., если я не ошибаюсь, въ нашей школьной жизни произошло другое важное событіе, вызвавшее у насъ необычайное волненіе умовъ. До насъ начали доходить какіе-то отрывочные и неопредѣленные слухи, что наше училище будетъ соединено съ другимъ точно такимъ-же Т~ мъ училищемъ, находившимся также подъ вѣдѣніемъ нашей попечительницы. Эти слухи возбуждали въ насъ живѣйшее любопытство, и мы сами не знали, чего намъ желать — подтвержденія ихъ или опроверженія. Съ одной стороны, насъ увлекала жажда новизны и желаніе посмотрѣть на «Т—хъ дурнушекъ» (мы заранѣе были увѣрены, что онѣ всѣ до одной дурнушки), а съ другой — это легкомысленное желаніе казалось намъ похожимъ на преступную измѣну нашимъ традиціямъ. Между тѣмъ, слухи, такъ сильно интересовавшіе насъ, не только не прекращались, но, напротивъ, повторялись еще чаще и еще съ большей настойчивостью. Наконецъ, намъ было оффиціально заявлено, что въ такой-то день къ намъ явятся воспитанницы Т—го училища, вмѣстѣ
65
съ которыми мы и будемъ отправдеиы въ новое помѣщеніе, уже нанятое для насъ на Пречистенкѣ.
Можно представить себѣ, какой переполохъ произвела между нами эта вѣсть и съ какимъ нетерпѣніемъ ждали мы появленія нашихъ будущихъ товарокъ, которыхъ мы уже заочно прозвали и «дурнушками», и «замарашками». А что, какъ окажется, что эти дурнушки гораздо миловиднѣе и привлекательнѣе насъ и что онѣ во всемъ, рѣшительно во всемъ — и въ наукахъ, и въ музыкѣ, и въ танцахъ перещеголяли насъ?.. Нѣтъ, этого не можетъ быть! Ужъ изъ всеобщей исторіи мы навѣрно знаемъ побольше ихъ, не даромъ-же мы учились цѣлыхъ три мѣсяца у такого учителя, какъ П. В. Евстафьевъ. Да и изъ русскаго языка мы кое-чему понаучились у г. Лепешова, и теперь, хотя и съ грѣхомъ пополамъ, но все-таки можемъ дѣлать грамматическій разборъ; по французски тоже болтаемъ, не то, чтобы очень бойко, но, въ случаѣ надобности, съумѣемъ пустить пыль въ глаза, благодаря цѣлому запасу трескучихъ фразъ, понахватанныхъ нами изъ разныхъ тогсеаих (Гёіодиепсе французскихъ классиковъ. Вотъ въ нѣмецкомъ языкѣ мы, дѣйствительно, сильно хромаемъ. Это тѣмъ болѣе досадно, что Ѳ. И. обращаетъ болыное вниманіе на нѣмецкій... Какъ бы намъ не осрамиться передъ нимъ...
Мы были такъ поглощены грядущими событіями, что даже извѣстіе о томъ, что П. В. Евстафьевъ уѣзжаетъ изъ Москвы и навсегда покидаетъ насъ не произвело на насъ такого удручающаго впечатлѣнія, какое оно произвело-бы непремѣнно при другихъ обстоятельствахъ на всѣхъ его почитательницъ. Въ первую минуту, правда, это извѣстіе очень непріятно поразило насъ, но мы очень скоро утѣшились мыслью, что Ѳ. И. навѣрно пригласитъ къ намъ на мѣсто П. В. Евстафьева такого-же превосходнаго учителя. Мало того, мы были настолько неблагодарны, что принялись даже мечтать о будуіцемъ учителѣ исторіи.
Наконецъ, наступилъ и такъ нетерпѣливо ожидаемый нами день, въ который мы должны были встрѣтиться лицомъ къ лицу «съ Т—мн дурнушками». Часовъ въ двѣнадцать утра къ намъ нагрянула цѣлая толпа школьницъ отъ девяти и до семнадцатилѣтняго возраста, выступавшихъ по парно въ такихъ-же точно «платьяхъ дудахъ» и «шляпахъ лукошкахъ», въ какихъ щеголяли и мы. Можно представить себѣ, какіе испытующіе, инквизиторскіе взгляды бросали мы на пожаловавшихъ къ намъ гостей и, разумѣется, тутъ-же дали имъ еще новую кличку «вороньихъ пугалъ». Но намъ не удалось вполнѣ удовлетворить свое любопытство, такъ какъ черезъ полчаса позвонили
66
къ обѣду, а затѣмъ оба училища, подъ предводительствомъ своихъ классныхъ дамъ, длинной вереиицей двинулись съ Донской на Пречистенку. Это достопамятное путешествіе было отмѣчено въ нашихъ устныхъ анналахъ какъ событіе чрезвычайной важности и названо «великимъ переселеніемъ народовъ».
Сліяніе двухъ училищъ въ одно происходило крайне туго и съ большими затрудненіями. Мы, «Е—кая вольница», непремѣнно хотѣли первенствовать и задаваіъ тонъ, а «Т—кія тихони» и «подлипалы» наотрѣзъ отказывались подчиняться намъ и признавать наше превосходство надъ собою. Намъ казалось просто нелѣпымъ, что эти «жалкія тихони» дерзаютъ считать себя равными намъ. «Вѣдь настоящія хозяйки здѣсь мы, а ужъ никакъ не онѣ,— разсуждали въ нашемъ лагерѣ,— и все здѣшнее то-же наше — и начальница наша, и классныя дамы наши и — главное — Ѳ. И. нашъ, значитъ, и всѣ хорошіе учителя то-же наши. Если-же мы и подѣлимся ими съ этими тупицами, то ужъ такъ — только изъ милости». «И что это воображаютъ о себѣ эти «Е—кія самохвалки!» возражали намъ изъ враждебнаго лагеря.— Наша начальница и классныя дамы сами не захотѣли имѣть никакого дѣла съ «Е—кой вольницей». А Ѳ. И. и учителей мы еще отвоюемъ у васъ, вотъ увидите!»— «Ну, ужъ этому не бывать, не бывать!» хоромъ повторяли мы. Тутъ ужъ начиналась настоящая перебранка, въ которой только и можно было разобрать возгласы: «Т—кія пугалы», «Е—кія самохвалки», «противныя подлипалы», «Е—кіе забіяки».
Такія и даже еще болѣе ожесточенныя схватки чуть не ежедневно происходили между нами и Т—ми воспитанницами въ первые два-три мѣсяца нашей совмѣстной жизни. Столкновенія происходили изъ-за всякаго пустяка — изъ-за марки «за русскій языкъ», переданной въ нашъ лагерь изъ Т—го, изъ-за книги или чернильницы, взятой нами у которой-нибудь изъ Т—хъ воспитанницъ, и пр. Никогда еще мы не были такими мелочными и сварливыми дѣвчонками, какъ въ то время. Впрочемъ, старшія и самыя маленькія изъ воспитанницъ вели себя гораздо сдержаннѣе и приличнѣе, такъ какъ первыя были разумнѣе, а вторыя пассивнѣе насъ — подростковъ, считавшихъ своимъ священнымъ долгомъ держать какъ можно выше свое училищное знамя.
Между тѣмъ, Ѳ. И. энергично продолжалъ начатое имъ дѣло преобразованія учебной части училища. Къ прежнимъ тремъ классацъ съ двухъ-годовымъ курсомъ былъ прибавленъ четвертый, то-же съ двухъ-годовымъ курсомъ. Для провѣрки познаній ученицъ соединенныхъ училищъ, каждый классъ былъ раздѣленъ на два параллельныя огдѣленія — до первой пересадки воспитанницъ по балламъ. Вслѣдъ
67
за этимъ, для насъ была выработана новая, болѣе пространная и болѣе отвѣчавшая потребностямъ времени учебная программа, причемъ особенно расширено было преподаваніе русскаго языка, въ составъ котораго вошло теперь не только основательное изученіе русской словесности, древне-славянскаго языка и памятниковъ какъ устной, такъ и письменной древне-русской литературы, но также и знакомство съ образцовыми произведеніями иностранной классической литературы.
Въ то-же время къ намъ были приглашены почти по всѣмъ предметамъ новые преподаватели, и въ числѣ ихъ А. Н. Бекетовъ, теперешній заслуженный профессоръ ботаники въ Петербургскомъ университетѣ, и А. Е. Викторовъ, бывшій впослѣдствіи хранителемъ памятниковъ древне-русской письменности въ Московскомъ Румянцевскомъ музеѣ; первый — по предмету естественной исторіи, а второй — по русскому языку.
Мнѣ было-бы крайне трудно, почти невозможно очертить въ подробности дѣятельность А. Н. Бекетова въ нашемъ училищѣ за тѣ два года, въ которые мы пользовались его уроками. Скажу только, что онъ занимался съ нами не какъ учитель, задающій уроки и требующій болѣе или менѣе основательнаго приготовленія ихъ, а скорѣе какъ молодой профессоръ-энтузіастъ, хотя и сознающій всю умственную неразвитость своей аудиторіи, но твердо вѣрящій въ то, что труды его не пропадутъ даромъ и что, въ концѣ концовъ, ему удастся заинтересовать своихъ ученицъ преподаваемой имъ наукой, пробудивъ ихъ отъ той умственной спячки, въ которую онѣ были погружены. А пробудить насъ отъ усыпленія и если не заинтересовать наукой, то по крайней мѣрѣ заставить заниматься ею — было не легко. Въ особенности это было трудно для такого педагога-идеалиста, какимъ былъ А. Н., который считалъ предосудительнымъ внушать любовь къ наукѣ съ помощью нулей и единицъ, но руководствовался въ отношеніи насъ совершенно иными аргументами, всячески стараясь примѣниться къ уровню нашего умственнаго развитія, чтобы пріохотить насъ къ занятіямъ его предметомъ и развить въ насъ не поверхностное только, но вполнѣ сознательное отношеніе къ нимъ. Терпѣнію его во время занятій съ нами, лѣнивыми и тупыми школьницами, которыя и съ нравственной стороны были еще такъ неразвиты, что скорѣе злоупотребляли его снисходительностью, чѣмъ цѣнили ее, не было конца. Я не помню ни одного случая, когда А. Н. хотя на минуту вышелъ-бы изъ роли самаго гуманнаго и терпѣливаго педагога и сдѣлалъ-бы замѣчаніе или поставилъ единицу какой-нибудь тупицѣ и, вдобавокъ, лѣнтяйкѣ, сто разъ заслужившей, чтобъ ее безпощадно покарали. Однако,
68
какъ ни былъ терпѣливъ и энергиченъ А. Н., но борьба противъ нашей умственной апатіи, кажется, подчасъ порядочно утомляла его и приводила въ уныніе. Это замѣтно было изъ того, что онъ уходилъ иногда изъ класса далеко не съ такимъ бодрымъ и оживленнымъ видомъ, съ какимъ входилъ въ него. Разумѣется, мы не всѣ были такими отчаянными школьницами и записными лѣнтяйками, которыхъ можно было вразумлять только съ помощью единицъ. Нѣтъ, не только въ нашемъ — теперь третьемъ — классѣ, но даже и во второмъ были настолько любознательныя дѣвочки, для которыхъ интересныя занятія естественной исторіей представляли двойной интересъ подъ руководствомъ такого преподавателя, какимъ былъ А. Н., и приносили имъ громадную пользу.
Что-же касается до воспитанницъ старшаго класса, то онѣ не только не подвергали терпѣніе А. Н. такому тяжкому испытанію, какому подчасъ подвергали его мы, неразумныя третьеклассницы и второклассницы, но, напротивъ, занимались у него, повидимому, съ самымъ похвальнымъ усердіемъ и добросовѣстностью.
Скажу теперь нѣсколько словъ о нашемъ учителѣ русскаго языка, А. Е. Викторовѣ, который также много потрудился для насъ и память котораго должна быть особенно дорога всѣмъ бывшимъ его ученицамъ. Это, дѣйствительно, былъ педагогъ по призванію, преданный своему дѣлу до полнаго самоотверженія и имѣвшій громадное вліяніе не только на наши учебныя занятія, но и на весь процессъ нашего умственнаго развитія. Мы были совершенно неразвитыми, полуграмотными школьницами, кое-какъ дѣлавшими грамматическій разборъ, когда онъ занялъ мѣсто нашего учителя русскаго языка, а черезъ годъ, благодаря его толковому преподаванію, мы основательно знали обѣ части грамматики, довольно порядочно писали небольшія сочиненія, задававшіяся намъ на самыя разнообразныя и вполнѣ доступныя для насъ темы, которыя предлагались намъ всякій разъ въ такомъ количествѣ, что каждая воспитанница могла выбирать любую изъ нихъ для своего сочиненія. Въ томъ-же классѣ мы познакомились болѣе или менѣе подробно съ біографіями всѣхъ нашихъ замѣчательнѣйшихъ писателей — отъ Тредьяковскаго и до Пушкина включительно, выдающіяся произведенія которыхъ были прочитаны нами частью въ классѣ, частью въ свободное время. Сверхъ того, слѣдуя росписанію нашей учебной программы, мы прочли, въ третьемъ-же классѣ, Илліаду Гомера всю цѣликомъ, съ самыми подробными комментаріями нашего многосторонне образованнаго преподавателя.
Въ старшемъ классѣ занятія по русскому языку шли такъ-же успѣшно,
69
какъ и въ предыдущемъ, но они были такъ разнообразны, что описать ихъ въ послѣдовательномъ порядкѣ довольно трудно, поэтому я замѣчу только, что послѣдніе два года нашей школьной жизни были посвящены нами исключительно изученію древне-славянскаго языка и памятниковъ древне-русской письменности, а также и произведеній иностранной классической литературы. Кромѣ того, А. Е. постоянно упражнялъ насъ въ сочиненіяхъ, которыя мы обязательно должны были писать черезъ каждыя двѣ недѣли и къ которымъ онъ теперь относился уже гораздо строже. Наши «литературныя упражненія», повидимому, чрезвычайно интересовали не только нашего преподавателя, но и самого Ѳ. И., который желалъ, чтобъ мы вынесли изъ училища какъ можно больше полезныхъ знаній и вмѣстѣ съ тѣмъ пріучились сознательно думать и свободво излагать свои мысли письменно.
Въ старшемъ классѣ А. Е. изобрѣлъ даже весьма оригинальный понудительный способъ, въ видахъ развитія нашихъ писательскихъ способностей, посредствомъ котораго ему удавалось заставить даже и самыхъ нерадивыхъ и безталанныхъ «нашихъ писательницъ» потрудиться и поработать надъ своими сочиненіями. Явившись въ классъ съ нашими тетрадками, онъ начиналъ разбирать каждое «произведеніе», какъ самый придирчивый рецензентъ, желающій пронять какъ слѣдуетъ злополучнаго «автора» за всѣ его вольные и невольные промахи. Автора разбираемаго «произведенія» онъ не называлъ по фамиліи и даже избѣгалъ смотрѣть въ его сторону, но безпощадно громилъ его, указывая въ самой остроумной формѣ на всѣ несообразности, встрѣчавшіяся въ его «произведеніи». И бѣдный авторъ, узнанный всѣми по его смущенному и растерянному виду, переживалъ нѣсколько тяжелыхъ минутъ въ своей жизни. Особенно жутко приходилось во время этихъ «литературныхъ бесѣдъ» тѣмъ изъ нашихъ «авторовъ», которыя давали слишкомъ большой просторъ своей фантазіи въ ущербъ здравому смыслу.
Несмотря на то, что эти критическіе отзывы о нашихъ сочиненіяхъ повергали каждую изъ насъ поочередно въ крайнее смущеніе, они были такъ остроумны и убѣдительны, что мы потомъ только добродушно подсмѣивались другъ надъ другомъ, но никогда не претендовали на нашего придирчиваго рецензента, и большинство изъ насъ, сдавъ ему на судъ свои сочиненія, съ нетерпѣніемъ и нѣкоторой тревогой ожидали результатовъ ихъ оцѣнки.
Укажу здѣсь еще на одно обстоятельство, чрезвычайно благотворно вліявшее на наше умственное развитіе. Съ тѣхъ поръ, какъ учебная часть нашего училища перешла въ руки Ѳ. И. Буслаева, мы получили
70
возможность удовлетворять нашу страсть къ чтенію уже не тайкомъ, а совершенно открыто, и притомъ совсѣмъ не такими произведеніями, какими намъ приходилось довольствоваться въ дореформенныя времена и каковыя очень скоро утратили всякую прелесть въ нашихъ глазахъ.
Ѳ. И. началъ развивать наши литературные вкусы съ помощью произведеній англійскихъ романистовъ — Вальтеръ-Скотта, Диккенса и Теккерея, которыми онъ снабжалъ насъ при всякомъ удобномъ случаѣ, и нерѣдко вступалъ съ нами въ разсужденія по поводу прочитанныхъ нами романовъ, причемъ мы наперерывъ старались выказать передъ Ѳ. И. и современность, и даже глубину нашихъ воззрѣній, что, по всей вѣроятности, казалось чрезвычайно комичнымъ нашему уважаемому инспектору.
Случалось иногда — и даже очень часто,— что мы возвращали Ѳ. И. его книги въ такомъ истрепаннномъ видѣ, что намъ самимъ становилось совѣстно за нашу крайнюю неряшливость. Когда-же мы начинали извиняться и увѣрять Ѳ. И., что въ другой разъ мы не позволимъ себѣ такого варварскаго обращенія съ его книгами, то онъ добродушно успокаивалъ насъ, утверждая, что онъ предпочитаетъ даже, чтобы книги возвращались ему потрепанными, такъ какъ это служитъ для него несомнѣннымъ доказателъствомъ того, что онѣ намъ понравились и прошли черезъ всѣ руки; если-же онѣ возвращаются ему чистенькими, то у него возникаетъ предположеніе, что онѣ не имѣли большого успѣха «въ средѣ нашей читающей публики».
А. Е. Викторовъ также приносилъ намъ массу книгъ, которыя мы усердно читали и не менѣе усердно рвали. Вообще, духъ истребленія сильно сказывался въ насъ въ это время. А. Е. хотя и не давалъ намъ carte blanche рвать и портить его книги какъ намъ угодно, но и не выражалъ никакого неудовольствія по этому поводу. Несмотря на всю мою тогдашнюю непрактичность и неумѣнье дѣлать какія-бы то ни было ариѳметическія вычисленія, мнѣ не разъ приходило въ голову, что, пожалуй, сумма жалованья, получаемаго у насъ А. Е., не превышала той суммы, которую онъ, по всей вѣроятности, тратилъ на реставрированіе истрепанныхъ и совершенно испорченныхъ нами книгъ. Вообще, наши великодушные педагоги приносили намъ не малыя жертвы, которыхъ мы не могли не цѣнить, хотя, быть можетъ, и не всегда умѣли пользоваться ими, какъ слѣдуетъ.
Какъ энергично отстаивалъ Ѳ. И. неприкосновенность нашихъ правъ на чтеніе отъ покушеній нашей попечительницы лишить насъ этихъ правъ — можно видѣть изъ слѣдующаго случая, происшедшаго уже въ
71
то время, когда мы были почти совсѣмъ взрослыми дѣвушками, чуть-ли не за годъ до нашего выпуска.
Начальницей нашей была тогда Е. И. О., смотрѣвшая на всѣ литературныя произведенія вообще какъ на ядовитые плоды отъ древа познанія добра и зла, а на развивавшуюся въ насъ страсть къ чтенію, какъ на бѣсовское наважденіе, угрожавшее намъ неизбѣжной гибелью какъ въ сей жизни, такъ и въ будущей. Разумѣется, эта особа считала своимъ священнымъ долгомъ неукоснительно слѣдить за тѣмъ, какими зловредными книжицами снабжалъ насъ, съ одной стороны, Ѳ. И., а съ другой — А. Е., и своевремевно докладывать о томъ нашей попечительницѣ, присовокупляя къ этимъ докладамъ приличные случаю комментаріи и умозаключенія.
Какъ-то разъ, Ѳ. И. далъ намъ прочесть «Айвенго» Вальтеръ-Скотта и «Ярмарку тщеславія» Теккерея, носившую заглавіе «Базаръ житейской суеты» въ томъ переводѣ, который попалъ къ намъ въ руки. Взглянувъ на заглавія книгъ и многозначительно покачавъ головой, наша начальница молча возвратила ихъ намъ, но тотчасъ-же отправилась съ донесеніемъ кому слѣдуетъ. Попечительница, разумѣется, пришла въ ужасъ и явилась самолично спасать насъ отъ заразы, такъ неосторожно занесенной къ намъ Ѳ. И. Буслаевымъ.
—	Покажите мнѣ послѣднія книги, которыя далъ вамъ Ѳ. И.!— вскричала взволновавная попечительница, позабывъ даже кивнуть намъ головой, когда мы встали при ея появленіи въ классѣ.
Мы молча подали двѣ названныя книги.
—	«Айвенго>... Ou'est-ce-que c'est qu'Aivengo»... А cour sur des betises, des aventures d'amour,— съ авторитетнымъ видомъ рѣшила попечительница, откладывая въ сторону романъ Вальтеръ-Скотта, въ который она даже не дала себѣ труда заглянуть, и переходя къ Теккерею:— «Базаръ житейской суеты»,— громко прочла она и въ негодованіи пожала плечами.— И вы прочли уже этотъ «Базаръ житейскихъ... треволненій... или какъ тамъ... приключеній»? спросила она, пронизывая насъ своими холодными, прищуренными глазками.
Мы молча и съ недоумѣніемъ смотрѣли на нее, рѣшительно не понимая, изъ-за чего она волнуется.
—	Mais c'est affreux! C'est inoui! восклицала между тѣмъ попечительница, обращаясь уже къ нашей начальницѣ, то-же присутствовавшей въ классѣ.— Нѣтъ, этому надо положить конецъ, пока еще не поздно, рѣшительнымъ тономъ прибавила она.— Отберите у нихъ эти книги...
—	Но, ваше сіятельство, Ѳ. И. желалъ...— послышался чей-то робкій голосъ.
72
—	Прошу не разсуждать, а слушатъся тѣхъ, кто умнѣе васъ,— строго прервала попечительница и удалилась изъ класса, повергнувъ насъ въ неописуемое волненіе.
—	Что-жъ это такое, mesdames? Вѣдь это просто безобразіе! Неужели намъ опять придется пробавляться «Парижскими тайнами», какъ въ допотопныя времена? въ негодованіи повторяли мы. — Нѣтъ, мы должны постоять за себя... должны доказать, что мы не стадо барановъ... Нужно сейчасъ-же довести все дѣло до Ѳ. И., и самое лучшее написать объ этомъ Леночкѣ Мѣшковой (племянницѣ Ѳ. И., приходящей воспитанницѣ нашего класса, которая не явилась въ училище въ описываемый день по случаю праздника).
Нѣкоторыя изъ умѣренной партіи совѣтовали не дѣйствовать очертя голову, а подождать прихода Леночки и, переговоривъ съ нею лично, попросить ее увѣдомить Ѳ. И. о «возмутительномъ насиліи», которому мы подверглись. Но нетерпѣливое большинство ничего не хотѣло слушать и утверждало, что необходимо принять всѣ мѣры къ тому, «чтобы предупредить непріятеля и застать его врасплохъ», поэтому самое лучшее не терять ни минуты. Да, наконецъ, и съ начальницей гораздо лучше дѣйствовать смѣло, по моисееву закону — око за око... (Наша начальница дѣйствительно была настолько-же и труслива, насколько задорна). Пусть видитъ, что мы не очень-то испугались ея!..
Эти аргументы показались намъ настолько убѣдительными, что мы тотчасъ-же написали къ Леночкѣ Мѣшковой коллективное посланіе, приблизительно, такого содержанія:
«Дорогая Леночка! У насъ творятся просто неслыханныя беззаконія... Представь себѣ, у насъ отобрали книги Ѳ. И.! Говорятъ, что намъ неприлично читать ихъ!!! Какъ это тебѣ нравится? Начальница наговорила что-то попечительницѣ, которая явилась къ намъ въ самомъ грозномъ настроеніи, отняла книги и не велѣла намъ разсуждать... Неужели Ѳ. И. не заступится за насъ и позволитъ этимъ двумъ ханжамъ творить надъ нами все, что имъ вздумается? Скажи ему, дорогая Леночка, что мы возлагаемъ на него всѣ наши надежды. какъ на всегдашняго и единственнаго нашего защитника, и съ нетерпѣніемъ ждемъ его пріѣзда въ училище».
Посланіе это было вручено нашей вѣрной союзницѣ, дортуарной горничной Дуняшѣ, которая не замедлила доставить его по назначенію.
Письмо наше, какъ разсказывала потомъ Леночка, застало ее за обѣдомъ, и когда она прочла его Ѳ. И., то онъ торопливо всталъ изъ-за стола и объявилъ, что тотчасъ-же отправится къ намъ на выручку.
Явившись къ намъ въ классъ, Ѳ. И. прежде всего вручилъ каждой
73
изъ насъ на память по экземпляру Всеобщей исторіи Шульгина и, какъ ни въ чемъ не бывало, завелъ съ нами рѣчь объ этой книгѣ. Наконецъ, вошла и начальница, замѣтно взволнованная.
—	А какъ вамъ понравился «Базаръ житейской суеты»? вдругъ спросилъ насъ Ѳ. И.— Не правда-ли, превосходная вещь? Это одно изъ лучшихъ произведеній Теккерея.
—	Мы не читали его, Ѳ. И.,— отвѣтили мы.
—	Отчего-же? Развѣ вамъ некогда было?
— Нѣтъ, не то, что некогда, но у насъ отняли ваши книги. Говорятъ, что намъ неприлично читать ихъ.
— Что?.. Что такое вы сказали? Мнѣ послышалось что-то странное... невѣроятное,— проговорилъ Ѳ. И. съ неподражаемо разыграннымъ удивленіемъ.
— Maman и попечительница находятъ, что намъ неприлично читать Вальтеръ-Скотта и Теккерея, повторили мы.— Вотъ, спросите у нея сами.
— Что это значитъ, Е. И.?— спросилъ Ѳ. И., обращаясь къ начальницѣ, которая казалась сильно смущенной, хотя и старалась придать себѣ непринужденный видъ.— Неужели княгиня въ самомъ дѣлѣ нашла неприличными кпиги, которыя я далъ воспитанницамъ?
— О, нѣтъ... напротивъ, Ѳ. И.,— отвѣтила начальница заискивающимъ тономъ и безпокойно озираясь по сторонамъ, при чемъ все лицо ея покрылось багровыми пятнами, — только... только сіятельство желаетъ, чтобы я просматривала все, что читаютъ воспитанницы.
— О, если такъ, вскричалъ Ѳ. И.,— то я прошу васъ сегодня-же... сейчасъ-же съѣздить къ княгинѣ и передать ей, что я ни минуты не останусь инспекторомъ училища, если она рѣшилась такъ безцеремонно контролировать мои поступки!
Дѣло приняло крайне непріятный для насъ оборотъ, и мы совсѣмъ пріуныли. Но на слѣдуюіцій день Леночка Мѣшкова привезла намъ радостную вѣсть о томъ, что «врагъ побѣжденъ» и что попечительница прислала Ѳ. И. письмо, въ которомъ дала ему торжественное обѣщаніе не вмѣшиваться болѣе въ его распоряженія.
Попечительница пыталась также вторгаться и въ учебную область и не разъ обращалась къ учителямъ съ разными благими совѣтами относительно методовъ преподаванія. А. Е. Викторовъ въ подобныхъ случаяхъ всегда упорно молчалъ и безучастно смотрѣлъ въ пространство, какъ будто почтенная дама держала рѣчь къ совершенно постороннему лицу, а А. Н. Бекетовъ, съ самымъ хладнокровнымъ видомъ, дѣлалъ ей возраженія, приблизительно, такого рода:
74
— Что-же объ этомъ толковать, княгиня! Въ вопросахъ, касающихся учебной части, только Ѳ. И. и можетъ имѣть голосъ, какъ опытный педагогъ и какъ человѣкъ компетентный въ дѣлѣ преподаванія. А мы съ вами что-же тутъ смыслимъ?..
Только одного француза Круаза наша попечительница и считала стоящимъ на высотѣ занимаемаго имъ положенія и только ему одному, какъ образцовому учителю, она не находила нужнымъ дѣлать внушеній и руководить въ учебныхъ занятіяхъ.
Экзамены у насъ происходили не каждый годъ, а черезъ два года, т.-е. по окончаніи двухъ-годоваго курса и при переходѣ воспитанницъ въ слѣдующіе классы. Эти переходные экзамены были очень торжественны, такъ какъ на нихъ, кромѣ нашихъ властей и многочисленной почтенной публики, присутствовали также и профессора университета, изъ которыхъ, впрочемъ, я помню теперь только профессора французскаго языка Пако и профессора исторіи Вызинскаго, такъ сильно смутившаго меня какъ-то на экзаменѣ вопросомъ — что значитъ, въ буквальномъ переводѣ, слово «фронда», которое я упомянула, повѣствуя о временахъ Людовика XIV.
Дни экзаменовъ были для насъ, какъ и для нынѣшняго молодого поколѣнія, днями страшнаго суда. Но для насъ это время все-таки было не такъ тяжко, во-первыхъ, потому, что наши экзамены происходили не лѣтомъ, а зимою, передъ Рождествомъ, и намъ не приходилось усиленно заниматься въ лѣтнюю жару, а во-вторыхъ, потому, что у насъ экзаменаціонные баллы не имѣли рѣшающаго значенія на переходъ воспитанницъ изъ класса въ классъ. Нашъ педагогическій совѣтъ принималъ къ свѣдѣнію то обстоятельство, что воспитанницы большею частью являлись на экзаменъ въ ненормальномъ состояніи — до нельзя взволнованныя и смущенныя, поэтому мѣркой нашихъ познаній служили не поверхностныя отмѣтки на экзаменахъ, но болѣе вѣрная оцѣнка нашихъ занятій за весь двухъ-годовой курсъ.
И не смотря на это, мы невообразимо боялись экзаменовъ, вслѣдствіе чего иногда до такой степени терялись, что срѣзывались именно въ тѣхъ предметахъ, которые мы надѣялись сдать вполнѣ удовлетворительно. Да, все-таки время экзаменовъ и для насъ было по истинѣ критическимъ временемъ, но за-то какое оживленіе они вносили въ нашу однообразную жизнь и какую массу впечатлѣній они оставляли намъ послѣ себя! Мы долго потомъ припоминали, обсуждали и взвѣшивали всѣ событія, которыми сопровождались минувшіе экзамены, казавшіеся уже намъ теперь «только интересными и ничуть не страшными».
75
III.
Старшій классъ. Кое-что о нашихъ нравахъ и обычаяхъ. Наша начальница А. Г. С.— Дѣятельность ея преемницы, Е. И. О. — Нашъ школьный режимъ. — Университетскіе экзамены.— Прощаніе съ наставниками и подругами.
Оглядываясь теперь назадъ и мысленно переносясь къ тому отдаленному времени, когда мы изъ своенравныхъ и, подчасъ, несносныхъ школьницъ начали превращаться въ наивныхъ и мечтательныхъ молодыхъ дѣвушекъ, я съ какимъ-то особенно отраднымъ чувствомъ вспоминаю о нашихъ задушевныхъ отношеніяхъ другъ къ другу, которыя скрашивали для насъ всѣ неприглядныя стороны нашей совмѣстной жизни. У насъ не было никакой неприкосновенной собственности — все дѣлилось пополамъ. Правда, намъ почти нечего было дѣлить, но то немногое, что мы имѣли, считалось общимъ достояніемъ. Мы, не стѣсняясь, брали въ столахъ своихъ сосѣдокъ все, что намъ было нужно — бумагу, перья, карандаши и пр., и имъ предоставляли широкое право хозяйничать въ нашихъ столахъ, какъ имъ вздумается. Даже и тѣ изъ насъ, которыя выказывали поползновеніе завести какую-нибудь собственность, заражались общимъ настроеніемъ и, въ концѣ концовъ, предоставляли въ распоряженіе общины свои чистенькія и старательно переписанныя тетрадки. И это дѣлалось не въ силу давленія «общественнаго мнѣнія», но совершенно свободно, такъ какъ «общественное мнѣніе» карало только тѣхъ, которыя выказывали нѣкоторую меркантильность при дѣлежѣ гостинцевъ; хозяйничать-же въ своемъ столѣ можно было и не позволить, ни мало не рискуя заслужить кличку скряги или сквалыги.
Но въ нѣкоторыхъ случаяхъ въ нашихъ нравахъ и обычаяхъ замѣчались какія-то несообразности. Такъ, напримѣръ, не подѣлиться съ подругами гостинцами, по нашему мнѣнію, было очень нехорошо, продать-же свое право на полчаса музыкальныхъ упражненій за полъ-розанчика, т.-е. за скудную порцію булки къ чаю, нисколько не считалось предосудительнымъ.
Счетъ деньгамъ мы вели то-же по своему, совершенно упуская изъ виду то обстоятельство, что изъ копеекъ составляются гривенники, а изъ гривенниковъ рубли, и принимая въ соображеніе только пятачки, гривенники, пятиалтынные и пр. Поэтому пятачекъ считался у насъ если и не очень большой, то все-таки изрядной суммой, на которую счастливая обладательница ея могла пріобрѣсти цѣлыхъ четыре розанчика, или кринку молока, или-же, наконецъ, сверточекъ
76
карамелекъ. А составныя части этой суммы — копейка, двѣ, три и даже четыре — совсѣмъ не принималнсь въ разсчетъ. Точно также, въ суммѣ, состоящей, напримѣръ, изъ девяти копеекъ, деньгами опять-таки считался только пятачекъ, а на остальныя четыре копѣйки мы смотрѣли какъ на мелочь, не заслуживающую никакого вниманія.
Ссоры хотя и не рѣдко бывали между нами, но не оставляли въ насъ никакого раздраженія другъ противъ друга. Но бывали и такіе случаи, что двѣ повздорившія пріятельницы подолгу дулись одна на другую и этимъ добровольно казнили самихъ-же себя, потому что каждая въ душѣ жаждала примиренія, но изъ какого-то ложнаго самолюбія не рѣшалась первая сдѣлать шагъ къ возобновленію прежнихъ отношеній. Но, вообще говоря, мы были очень дружны между собою, тѣмъ болѣе, что насъ связывало все — и общіе интересы, и однѣ и тѣ-же симпатіи и антипатіи, и болѣе или менѣе одинаковыя мечты и стремленія. Благодаря этому, намъ какъ-то особенно легко дышалось и хорошо жилось въ нашей милой общинѣ.
Учителей мы подраздѣляля на три категоріи, смотря по тому, какъ они относились къ намъ: на казенныхъ учителей, ограничивавшихся только оффиціальнымъ задаваніемъ и спрашиваніемъ уроковъ, неказенныхъ — дѣйствительно интересовавшихся нашими успѣхами, и полуказенныхъ, занимавшихъ средину между тѣми и другими. Сообразно съ этимъ и мы, разумѣется, однихъ изъ своихъ наставниковъ недолюбливали, другихъ, напротивъ, искренно любили и вѣрили каждому ихъ слову, а къ третьимъ были абсолютно равнодушны и на занятія у нихъ смотрѣли, какъ на отбываніе воинской повинности.
Попробую теперь провести параллель между нашими двумя начальницами, А. Г. С., и ея преемницей — Е. И. О., которыя обѣ оставили намъ о себѣ воспоминанія, одна — свѣтлыя и ничѣмъ не омраченныя, а другая то-же не менѣе яркія, но совершенно въ иномъ родѣ.
А. Г. только въ самыхъ крайнихъ случаяхъ дѣлала намъ внушенія, и уже по одному этому они производили на насъ особенно сильное впечатлѣніе и повергали въ невыразимое смущеніе. Мы хорошо знали, что наша добрѣйшая начальница не любитъ насъ распекать. Мало того, мы замѣчали даже, что она просто страдала, когда мы вынуждали ее принимать съ нами строгій и суровый тонъ, поэтому мы чувствовали себя просто преступницами въ подобныя критическія минуты и приносили сердечное покаяніе въ своихъ провинностяхъ. Вообще, въ своихъ отношеніяхъ къ намъ А. Г. выказывала столько такта и въ то-же время столько сердечной теплоты и участія къ намъ, что мы всѣ искренно уважали ее и еще болѣе любили.
77
Даже самыя строптивыя изъ насъ — и тѣ признавали ея авторитетъ надъ собою, хотя и роптали подчасъ на то, что она, будто-бы, отличаетъ нѣкоторыхъ изъ старшихъ воспитанницъ, что, съ нашей точки зрѣнія, было уже слабостью. Но такъ какъ отличаемымъ не дѣлалось никакихъ послабленій, то мы совсѣмъ не чувствовали противъ нихъ раздраженія, и наше уваженіе къ любимой начальницѣ нисколько не умалялось.
Обязанности А. Г. были довольно сложныя, такъ какъ она должна была не только слѣдить за порядкомъ въ училищѣ, но и представлять отчеты по нашему содержанію, при чемъ наша разсчетливая попечительница постоянно ворчала за разныя якобы упущенія и недосмотры въ экономической части, а также и за то, что «насъ слишкомъ балуютъ и слишкомъ роскошно содержатъ». Для нашей начальницы, по мягкости ея характера и крайней совѣстливости, было особенно трудно ладить съ княгиней, доводившей понятіе объ экономіи до послѣдней крайности и обнаруживавшей въ этомъ отношеніи подчасъ просто невѣроятную мелочность, можно даже сказать — безсердечіе. До какой степени она безучастно относилась къ намъ, когда дѣло шло даже о грошовыхъ разсчетахъ, можно видѣть изъ слѣдующаго случая.
Наши выпускныя воспитанницы обыкновенно разъѣзжались по домамъ всѣ разомъ, на другой-же день послѣ экзаменовъ. Но какъ-то разъ случилось, что за одной изъ окончившихъ курсъ воспитанницъ долго не пріѣзжали изъ дома, и ей волей-неволей пришлось прожить лишній мѣсяцъ на казенномъ содержаніи. Увидѣвъ ее въ рекреаціонной залѣ черезъ недѣлю послѣ разъѣзда воспитанницъ ея выпуска, княгиня громогласно произнесла, указывая на нее начальницѣ: «Tiens, celle-la est encore ici! Mais c'est une bouche de trop que nous devons nourrir. Renvoyez la d'ici le plus vite possible!». Бѣдная дѣвушка, въ которой ея сіятельство, въ своемъ недосягаемомъ величіи, видѣла только одинъ лишній ротъ и больше ничего, горько расплакалась. Съ тѣхъ поръ, при появленіи княгини въ училищѣ, эту воспитанницу запрятывали, какъ контрабанду, въ верхніе дортуары или въ комнаты классныхъ дамъ, пока ее не взяли домой.
Вторая наша начальница, Е. И. О., какъ я уже сказала выше, не имѣла ничего общаго съ своей предшественницей. Прежде всего она потребовала, чтобы мы называли ее не иначе, какъ maman, чему мы хотя и повиновались, но не совсѣмъ охотно, потому что усмотрѣли въ этомъ новшествѣ подражаніе институтскимъ обычаямъ, а подражать мы вообще были не охотницы и всякое подражаніе презрительно
78
называли «обезьянствомъ». Къ тому-же, считая наши порядки болѣе разумными, чѣмъ институтскіе, мы полагали, что скорѣе институтки могли позаимствоваться кое-чѣмъ у насъ, нежели мы у нихъ.
Желая расположить насъ въ свою пользу, наша новая maman въ первое время ни въ чемъ не стѣсняла насъ, и мы начали уже думать, что она если не лучше, то и не хуже нашей прежней начальницы, а, пожалуй, даже и снисходительнѣе ея. Но не прошло и двухъ мѣсяцевъ, какъ мы стали замѣчать въ нашей maman нѣкоторыя странности: намъ начало казаться, что она какъ-то особенно враждебно относится къ тѣмъ изъ воспитанницъ, которыхъ посѣщали по воскресеньямъ братья, кузены, дяди и вообще особы мужскаго пола, не походившіе на дряхлыхъ старцевъ. Потомъ до насъ стали доходить слухи, что она выпытываетъ у классныхъ дамъ и даже у младшихъ воспитанницъ, въ какомъ родствѣ состоитъ та или другая изъ насъ съ нашими воскресными посѣтителями. Слухи эти показались намъ тѣмъ болѣе правдоподобными, что начальница и сама уже осторожно заводила съ нами рѣчь на ту-же тему, при чемъ какъ-то загадочно и «ехидно» улыбалась. Это сразу-же охладило насъ къ нашей maman, въ дѣйствіяхъ которой мы усмотрѣли намѣреніе «ввести у насъ систему шпіонства и доносовъ», и мы рѣшились держаться отъ нея какъ можно дальше и ни въ чемъ не уступать ей.
Наконецъ, намъ оффиціально было заявлено, что намъ разрѣшается принимать по воскресеньямъ только отцовъ и родныхъ братьевъ, кузенамъ-же и дядямъ входъ въ нашу обитель навсегда воспрещается. Разумѣется, это странное распоряженіе привело насъ въ сильнѣйшее негодованіе, но, по зрѣломъ размышленіи, мы рѣшились игнорировать его, будучи вполнѣ увѣрены, что наши родственники не подчинятся такой деспотической мѣрѣ и не допустятъ, чтобы ихъ такъ безцеремонно выпроваживали изъ училища въ пріемные дни. Предположеніе наше вполнѣ оправдалось, и Е. И. очень скоро убѣдилась, что ей придется отказаться отъ излюбленной мечты — изгнать зловредный мужской элементъ изъ нашего училища и устроить въ немъ нѣчто въ родѣ женскаго монастыря.
Потерпѣвъ пораженіе въ борьбѣ съ внѣшними врагами и нарушителями нашего спокойствія, т.-е. съ нашими кузенами и дядями, наша добродѣтельная начальница обратила все свое вниманіе на враговъ внутреннихъ — нашихъ учителей, общеніе съ которыми, по ея мнѣнію, было для насъ не менѣе вредоносно. Прежде всего она воздвигла гоненіе на нашего учителя географіи Мусатовскаго, котораго она возненавидѣла, во-первыхъ, за то, что онъ былъ молодъ, а, во-вторыхъ,
79
за то, что онъ осмѣливался подходить къ нашимъ лавкамъ, когда разсматривалъ наши географическіе чертежи, и при этомъ — представьте себѣ — даже... дышалъ, объясняя что-нибудь воспитанницамъ. Почтенная матрона такъ и выразилась: Зачѣмъ онъ подходитъ къ вамъ и даже дышетъ?
—	Но, maman, вѣдь г. Мусатовскій задохнется, если не будетъ дышать? возразили мы, съ непритворнымъ удивленіемъ глядя на нее.
—	Ахъ, перестаньте! Что съ вами толковать — вы ничего не понимаете! сердито сказала начальница и, вся раскраснѣвшись, ушла изъ класса.
—	Какова? Хочетъ запретить Мусатовскому даже дышать въ классѣ?.. Пусть-бы сама попробовала не дышать!— со смѣхомъ заговорили мы, оставшись однѣ.
—	Какъ вы думаете, mesdames, всѣмъ-ли учителямъ она собирается запретить дышать, или одному только Мусатовскому? Непремѣнно нужно спросить ее объ этомъ... А то, самое лучшее — прилѣпимте сейчасъ-же у себя на дверяхъ объявленіе о томъ, что съ нынѣшняго дня у насъ въ классѣ запрещено дышать всѣмъ учителямъ вообще, а Мусатовскому въ особенности: пусть знаютъ, какъ нужно вести себя въ обществѣ такихъ неземныхъ созданій, при которыхъ не только кашлять или сморкаться, но даже дышать считается неприличнымъ...
Однако, гоненіе, воздвигнутое на нашего бѣднаго учителя географіи не прекратилось и довело его, наконецъ, до такого озлобленія, что онъ потерялъ всякое терпѣніе и, наговоривъ начальницѣ грубостей, отказался давать у насъ уроки.
Мы, разумѣется, очень сожалѣли о такой развязкѣ и чуть не возвели г. Мусатовскаго на пьедесталъ героя, пострадавшаго за свои убѣжденія. При чемъ тутъ были его убѣжденія — я теперь, право, не знаю, но въ то время для насъ было несомнѣнно, что «онъ выдержалъ характеръ», «не смалодушничалъ» и не подчинился требованію не дышатъ въ классѣ.
Осиливъ одного противника, Е. И. не умиротворилась, но тотчасъ-же повела атаку противъ другого, не менѣе опаснаго врага — нашего учителя русскаго языка, А. Е. Викторова, смущавшаго нашъ миръ душевный, или, вѣрнѣе, нарушавшаго наше блаженное усыпленіе — и своими вольными рѣчами, въ которыхъ безпрестанно слышались слова: «любовь (!?) къ труду», «стремленіе къ идеалу (?)», «увлеченіе (!?) идеей» и пр., и съ помощью разныхъ подозрительныхъ книжекъ, въ родѣ сочиненій Гоголя, Пушкина, Гончарова, Тургенева и
80
даже Бѣлинскаго и Добролюбова, въ которыхъ тоже безпрестанно встрѣчались слова: любовь, чувство, увлеченіе, идеалы и даже — свобода!!!
Такого учителя-вольнодумца, разумѣется, слѣдовало устранить, а для этого необходимо было зорко слѣдить за каждымъ его шагомъ и прислушиваться къ каждому его слову. Но какъ ни слѣдила почтенная дама за подозрительнымъ учителемъ, какъ ни старалась ловить каждое его слово — ни выслѣдить, ни уловить рѣшительно ничего не могла. Тогда она перешла къ наступательнымъ дѣйствіямъ и начала одолѣвать его разными мелочными придирками. Но и это ни къ чему не привело: врагъ оказался до-нельзя хладнокровнымъ (по наружности, по крайней мѣрѣ) и рѣшительно неуязвимымъ.
Эта борьба происходила у насъ на виду и продолжалась очень долго — не только въ теченіе тѣхъ двухъ лѣтъ, которыя мы пробыли въ старшемъ классѣ, но, насколько мнѣ извѣстно, и въ послѣдовавшіе за тѣмъ два года.
Что касается до обращенія Е. И. съ нами, то на счетъ этого можно только сказать, что она совсѣмъ не обладала даромъ привлекать къ себѣ юныя сердца и поставила себя съ нами въ совершенно невозможныя отношенія. Мы обходились съ нею такъ непочтительно, какъ самыя неблаговоспитанныя школьницы, что, конечно, было очень непохвально, но, пожалуй, нисколько не удивительно, въ виду того, что она назойливо преслѣдовала насъ разными придирками, касавшимися или нашихъ воскресныхъ посѣтителей, или нашихъ разговоровъ съ учителями и выражавшимися иногда въ такой вульгарной формѣ, что мы считали себя совершенно въ правѣ хохотать ей въ лицо. Да и можно-ли было ожидать отъ насъ почтительнаго обращенія съ такой особой, которая все приводила къ одному знаменателю и, дѣлая намъ выговоры за непринужденное обращеніе съ учителями, съ досадой восклицала: «И что вы воображаете? Вѣдь они вамъ только головы кружатъ, а ни одинъ не женится!»
Да, наша maman была особа съ весьма странными, можно даже сказать — дикими понятіями. Если-бы она была настоятельницей какой-нибудь іезуитской общины или вообще какого-нибудь разсадника интригъ, сплетень и козней, то тамъ она, конечно, была-бы на своемъ мѣстѣ, но какъ начальница училища, гдѣ ничего подобнаго не требовалось, она никуда не годилась. Замѣчательно также и то, что она нисколько не претендовала за наше непочтительное отношеніе къ ней, но, вызвавъ насъ на какую-нибудь непозволительную грубость, тотчасъ-же пассовала и дѣлала намъ уступки, чѣмъ мы, разумѣется, всегда пользовались.
81
Не смотря, однако, на непріятныя столкновенія съ начальницей и нѣкоторыя другія невзгоды, послѣдніе два года училищной жизни какъ-то особенно быстро промелькнули для насъ посреди классныхъ занятій, чтенія и радужныхъ мечтаній о будущемъ, и наконецъ настало время — сначала нашихъ выпускныхъ, а потомъ и университетскихъ экзаменовъ, которые для насъ были обязательны для полученія дипломовъ на званіе домашнихъ учительницъ.
Какъ памятны мнѣ эти университетскіе экзамены и какое это было страшное и, вмѣстѣ съ тѣмъ, веселое для насъ время! Не смотря на наше самомнѣніе и твердую увѣренность, что мы были, какъ по познаніямъ, такъ и по развитію, не только не ниже другихъ молодыхъ дѣвушекъ, успѣшно сдававшихъ экзамены въ университетѣ, «но, пожалуй, даже и повыше ихъ»,— въ глубинѣ души, мы все-таки ужасно боялись этихъ экзаменовъ. «А что, какъ срѣжемся, и экзаменаторъ публично скажетъ: «г-жа такая-то, возьмите вашъ протоколъ и поучитесь еще недѣльки двѣ, а потомъ пожалуйте ко мнѣ опять...» Вѣдь это будетъ неслыханный позоръ! Но нѣтъ, этого не случится, мы не посрамимъ репутаціи нашего училища. Вѣдь выдержали-же экзамены воспитанницы прежняго выпуска — и даже очень хорошо выдержали, а онѣ только два года пользовались уроками хорошихъ учителей, тогда какъ надъ нами они трудились цѣлыхъ четыре года, да еще какъ трудились! Нѣтъ, мы должны блистательно выдержать экзамены и хотя этимъ вознаградить нашихъ наставниковъ за всѣ ихъ труды и заботы о насъ».
Такія тревожныя мысли занимали насъ въ то время, какъ мы готовились къ предстоявшимъ намъ испытаніямъ и усердно штудировали разныя хронологическія таблицы и тексты изъ Филаретова катехизиса, которые мы успѣли уже позабыть за послѣдніе два года нашего пребыванія въ старшемъ классѣ. Благодаря толковому преподаванію нашихъ учителей, мы настолько основательно знали все, пройденное нами, что намъ не слишкомъ трудно было приготовиться къ экзаменамъ по университетской программѣ, и серьезно бояться мы должны были только экзамена ариѳметики, который дѣйствительно могъ сдѣлаться для насъ камнемъ преткновенія, такъ какъ въ этомъ предметѣ большинство изъ насъ были такъ плохи, что чувствовали крайнюю неловкость являться къ экзаменатору для того только, чтобы услыхать, роковыя слова: «поучитесь еще и пожалуйте ко мнѣ опять недѣльки черезъ двѣ, черезъ три». Въ такомъ критическомъ положеніи мы очутились, разумѣется, по нашей собственной винѣ, такъ какъ нашъ учитель ариѳметики, г. Сахаровъ, былъ очень добросовѣстный человѣкъ,
82
и наше невниманіе и небрежное отношеніе къ его предмету сильно огорчало его. Но, не смотря на нашу, прославленную нами-же самими, развитость и современность воззрѣній, мы были дѣти своего вѣка и смотрѣли на ариѳметику, какъ на скучную и, пожалуй, даже не женскую науку. А между тѣмъ, мы мнили себя «самыми передовыми женщинами» и при всякомъ удобномъ и неудобномъ случаѣ горячо высказывались за равноправность женщинъ съ мужчинами.
Въ первую-же среду послѣ святокъ, въ назначенный часъ, мы облеклись въ свои зимнія мантіи съ капюшонами, замѣнявшими намъ шляпы, и, въ сопровожденіи своей классной дамы, гурьбой направились къ подъѣзду, гдѣ насъ уже ожидали наемныя кареты, которыя должны были доставить насъ въ университетъ. Профессора, кажется, еще не было, когда мы вошли въ экзаменаціонный залъ, но экзаменующихся собралось довольно много. Всѣ держались какъ-то особенно чинно, говорили шопотомъ и вообще старались производить какъ можно меньше шума. Мы молча расположились возлѣ двухъ ближайшихъ столовъ у стѣны и съ томителъной тревогой начали ожидать прихода профессора исторіи Вызинскаго, у котораго мы должны были экзаменоваться. Долго-ли продолжалось это напряженное состояніе и о чемъ спрашивалъ насъ профессоръ — я теперь не помню, знаю только, что экзаменъ сошелъ благополучно, и мы вернулись домой веселыя и торжествующія и въ этотъ день сочли уже себя въ правѣ не заглядывать въ учебники.
Слѣдующихъ экзаменовъ мы уже не такъ страшились, убѣдясь, что профессора совсѣмъ не такіе жестокосердые люди, которые ждутъ только случая, чтобы погубить экзаменующихся однимъ взмахомъ пера. Только мысль объ экзаменѣ ариѳметики смущала насъ, потому что мы совершенно основательно предполагали, что профессоръ Давидовъ совсѣмъ не пропуститъ насъ. Экзамена русскаго языка мы то-же побаивались, но по совершенно другой причинѣ. Большинство изъ насъ мечтало сдать экзаменъ русскаго языка съ особеннымъ отличіемъ, и если-бы эта честолюбивая мечта не осуществилась, если-бы, вмѣсто желаемаго отлично, мы получили даже очень хорошо, то это было-бы для насъ равносильно неудачѣ и повергло-бы въ сильнѣйшее горе. А между тѣмъ, тогдашній экзаменаторъ по русскому языку, Н. С. Тихонравовъ, считался однимъ изъ самыхъ строгихъ профессоровъ, и всѣ экзаменующіеся страшно боялись его. Не менѣе другихъ боялись его и мы и не разъ высказывали это въ разговорахъ съ посторонними воснитанницами. Но, сдавъ экзаменъ русскаго языка и получивъ
83
желаемое отлично, мы уже совсѣмъ перемѣнили тонъ и съ самодовольнымъ видомъ принялись доказывать экзаменующейся публикѣ, «что профессоръ Тихонравовъ совсѣмъ не такъ страшенъ, какъ увѣряютъ, что онъ строгъ только къ тѣмъ, которыя не знаютъ основательно даже своего родного языка, и что этого не слѣдуетъ допускать»... Въ заключеніе, мы, какъ-бы вскользь, прибавляли, «что почти всѣ получили по русскому языку отличныя отмѣтки».
Насталъ, наконецъ, и роковой экзаменъ ариѳметики. Я отправилась экзаменоваться въ самомъ удрученномъ состояніи, будучи вполнѣ увѣрена, что никакія силы — ни земныя, ни небесныя — не спасутъ меня, и что я жестоко осрамлюсь. Профессоръ Давидовъ, безъ всякихъ предварительныхъ вопросовъ, прямо задалъ мнѣ какую-то задачу, къ разрѣшенію которой я тотчасъ-же и приступила и разрѣшила ее такъ, что экзаменаторъ только иронически улыбнулся и слегка пожалъ плечами, потомъ взялъ въ руки мой протоколъ и, просмотрѣвъ отмѣтки другихъ профессоровъ, къ величайшей моей радости, написалъ мнѣ удовлетворителъно. Также блистательно выдержали экзаменъ ариѳметики и нѣкоторыя изъ моихъ подругъ, но были, впрочемъ, и такія, которыя вполнѣ заслуженно получили хорошія отмѣтки.
Вечеромъ, наканунѣ выхода изъ училища, мы устроили въ складчину прощальную пирушку съ чаепитіемъ и обильнымъ угощеніемъ, состоявшимъ, во-первыхъ, изъ карамелекъ и пряниковъ, а во-вторыхъ изъ сыра, копчушекъ и даже сардинокъ. Очень веселая это была пирушка! Хотя мы чувствовали себя совсѣмъ уже взрослыми дѣвицами, но еще не прочь были «тряхнуть стариной» и пошкольничать и никому изъ пирующихъ не давали задумываться.
Наше прощаніе съ Ѳ. И. Буслаевымъ и съ учителями было самое задушевное. Мы были уже не дѣти и хорошо сознавали, какъ много было сдѣлано для насъ. Большинство изъ насъ то-же намѣревались посвятить себя педагогической дѣятельности, и мы давали себѣ слово употребить все зависящее отъ насъ къ тому, чтобы оправдать надежды, возлагавшіяся на насъ нашими наставниками, и въ свою очередь принести посильную пользу нашимъ будущимъ воспитанникамъ и воспитанницамъ. Только этимъ путемъ мы и могли вознаградить нашихъ наставниковъ за всѣ труды, потраченные ими на насъ. Училище дало намъ все, что оно могло намъ дать. Конечно, запасъ нашихъ познаній былъ очень незначителенъ, но онъ служилъ для насъ достаточной подготовкой для пріобрѣтенія дальнѣйшихъ познаній, что вмѣнялось намъ въ долгъ первой важности нашими наставниками, которые всегда доказывали, что намъ необходимо учиться и по выходѣ
84
изъ школы, если мы желаемъ добросовѣстно выполнять наши будущія обязанности воспитательницъ. Передъ нами открывалась новая жизнь, о которой мы такъ много мечтали, но передъ вступленіемъ въ нее училище сдѣлалось намъ какъ-то особенно мило и дорого: забыты были всѣ наши и дѣйствительныя, и мнимыя горести, помнилось только хорошее — только то, что пробуждало въ насъ лучшія чувства и лучшія стремленія.
Послѣдовавшее затѣмъ разставанье съ подругами, разумѣется, не обошлось безъ слезъ, хотя мы и считали такое проявленіе чувства «постыднымъ малодушіемъ» и «институтскимъ миндальничаньемъ», но... человѣкъ слабъ, и наши искреннія слезы, сопровождавшіяся не менѣе искренними увѣреніями — никогда, никогда не забывать другъ друга, доказали намъ, что мы не сильнѣе другихъ смертныхъ. Глубоко взволнованныя и грустными, и радостными ощущеніями, мы разъѣхались, наконецъ, по домамъ.
С. Ф.